АНГЕЛ ГОСПОДЕНЬ

Я прихожу домой поздно. Все спят. На улице — дождь, деревья бурно рукоплещут ветру, который воет, запутавшись в кривых ветвях и широких листьях. Дома темно и сыро, как на улице. Я осторожно прокрадываюсь в кухню, где тараканы радостно мечутся по столу, шевеля отвратительными усиками. Радио молчит, и вообще в квартире какая-то странная гнетущая тишина, словно все умерли...

Меня знобит, и я закуриваю, сжавшись в комок в самом темном и неуютном углу. Меня терзают длинные угрюмые мысли, и тоска, как жаба, ворочается где-то в груди, давит на сердце и мешает ровно дышать. Сигарета тлеет, красный огонек ярко светится в темноте, клубы дыма окутывают мое усталое лицо. Я начинаю петь какую-то монотонную песню без слов, раскачиваясь, как старый акын где-нибудь в киргизской степи. Дождь бьет в тонкое стекло, капли стекают, оставляя за собой длинные прозрачные дорожки... Я жду.

... Телефон звонит пронзительно и внезапно, хотя я давно ждала этого звонка. Я подпрыгиваю на месте и хватаю трубку, как Тарзан.

— Алло! — ору я на весь дом. — Алло! Это я! Кто это?

В телефонной трубке молчат, и тогда я начинаю говорить сама:

- Я боялась, что ты больше не позвонишь, Ангел Господень...

Я очень ждала, очень. Я больше не буду вести себя плохо, я так стараюсь, чтобы все было правильно... Я, знаешь, все плачу, все плачу и не могу спать по ночам... Я не знаю, что — правильно, а что — неправильно, и если бы ты меня научил отличать добро от зла, я бы... Я не знаю, как это сказать, потому что, когда заговариваешь о каких-то важных, высоких вещах, речь становится косноязычной, не хватает слов, даже самых простых, чтобы высказать то, что хочет душа... У меня ведь есть душа?

В трубке одобрительно молчат, и я продолжаю:

Ну вот, и поэтому она болит... Меня мучает какая-то тоска, какое-то страдание, которому я не могу найти имени. Мне больно видеть все: и серые каменные дома, и несчастных маленьких людей с утомленными лицами, и ободранных кошек и собак, и помойки, и жирных голубей... Если бы не ты, не знаю, как бы я жила... Мне иногда хочется умереть, причем — непременно чтобы зарезали... И чтобы зарезал близкий, родной человек... Чтобы теплая кровь полилась, как дождь, по груди, и по животу, и по рукам...

Ободренная внимательным молчанием, я продолжаю:

— Ангел Господень, не бросай меня, пожалуйста, потому что я так тебя люблю, и пока ты есть, я могу жить, и пока ты со мной — я могу любить Бога... Конечно, Бог не нуждается в моей любви, но пока ты есть, я верю, что Бог — теплый и добрый, верю в прощение и могу раскаиваться...

Тишина в трубке кажется мне пронизанной любовью и пониманием. Я негромко рассказываю:

— Ангел Господень, все люди кажутся мне такими чужими и страшными... У них ледяные глаза, и все они — злые... Сегодня я видела, как один старичок умер на улице. А они — люди — собрались вокруг и смотрели так радостно... Он еще дышал, а людей

было много, и все они смотрели, смотрели... Близко так подошли... И еще сегодня я думала про любовь. Люди, ты знаешь, не позволяют себя любить. И сами — не умеют. А правда, когда мы придем к Господу Богу нашему, он не станет ругать нас и не скажет: «Посмотрите, какие вы маленькие и грязные...» Правда?

Скрип и шорох заставляют меня обернуться. Я воровато бросаю трубку на рычаг. В дверном проеме стоит мой муж с помятым от сна лицом и тусклыми оловянными глазами. Он молча смотрит на меня, а потом многозначительно крутит пальцем у виска:

— Тебе лечиться надо. Совсем рехнулась.

Я растерянно смотрю на нехорошее, злое лицо мужа и не отвечаю. Из соседней комнаты раздается крик свекрови:

— Допилась, все! Каждый вечер, ночь-полночь, сама с собой разговаривает или не поймешь — с кем... Да, главное, слова-то такие все обидные, ругательные...

Муж поворачивается и уходит, Свекровь замолкает, а я сквозь накипающие слезы тупо смотрю на телефон. Потом встаю и подхожу к окну. В комнате темно, поэтому мне хорошо видно все, что происходит на улице. Я прижимаюсь лбом к холодному стеклу и сквозь многочисленные дождевые потеки вижу, как кто-то выходит из телефонной будки рядом с моим подъездом. Он идет устало, волоча ноги, походкой тяжелобольного старика, по пути вдруг оборачивается и машет мне рукой. Его нимб тускло сияет в сгущающейся тьме, а длинные белые крылья волочатся по мокрому асфальту.


Анна Кирьянова